Слова «деградация» в публичном пространстве боятся все: и представители частного сектора, и чиновники, и даже независимые эксперты. Но именно это слово напрашивается для честной и беспристрастной оценки того, что происходило в отечественной геологии в последние 25 лет. Судите сами, в отрасль, которая, без сомнения, является основной в современной казахстанской экономике, практически перестали направлять бюджетные средства, оттуда ушли многие ценные специалисты с большим опытом, прекратился приток молодой крови, на фоне этого упало качество вузовской подготовки геологов. А в это время высшие чиновники в ходе зарубежных визитов без устали говорили о богатстве казахстанских недр, сравнивая Казахстан то с одной, то с другой страной Персидского залива. Осознание того, что в фундаментальной для страны сфере не все в порядке, пришло лишь несколько лет назад.

В поиске ответа на вопрос, насколько сложна ситуация в действительности, «Эксперт Казахстан» обратился к одному из авторитетнейших отечественных геологов, кандидату геолого-минералогических наук, председателю совета директоров ТОО «GeoMineProject», заместителю председателя Профессионального объединения независимых экспертов недр «ПОНЭН» Георгию Фрейману.

«Для того чтобы сформировать к 1991 году серьезный потенциал, потребовались большие усилия Советского Союза, который с 1930-х годов запустил масштабные программы геологоразведки и подготовки геологов. Если провести исторические параллели, то мы сейчас находимся примерно в 1931 году», – считает эксперт. Несложно представить, какой объем работы предстоит проделать отечественной геологической отрасли, чтобы догнать конкурентов в борьбе за инвестиции.

Расплата за успехи

– С каким багажом подошла геологическая отрасль Казахстана к моменту распада СССР?

– Трагизм сегодняшнего положения отрасли связан с тем, что в советское время был создан серьезный задел. Этот задел и сформировал иллюзию, что у нас все хорошо. И, действительно, было относительно неплохо в условиях советской экономики, где все выстраивалось по определенной парадигме, которая включала градообразующие предприятия, и номером один была задача обеспечить максимальную продолжительность жизни такого предприятия и города, работавшего на него. На проблемных предприятиях с качественно слабыми запасами приращивались запасы такого же низкого качества в силу того, что расходы оплачивались Госпланом за счет нефтедолларов. Так система и воспроизводилась. После перехода к рынку выполнять такую задачу стало невозможно, поскольку рентабельность в условиях рынка – первый фактор. В результате множество планово убыточных предприятий умерло в 1992–1996 годах, рудники и поселки были заброшены, малые города опустели. При этом картина с балансовыми запасами и обеспеченностью оставалась такой же радужной, как и до 1991 года, поэтому у руководства страны и отрасли появилась уверенность, что в связи с дефицитом средств можно безболезненно вычеркнуть из бюджета затраты на геологию – что и было сделано.

– Судя по тем данным, которые приводят эксперты, объем затрат на геологоразведочные работы до сих пор на низком уровне.

– Объем затрат на геологоразведку в последние советские годы был на порядок выше, чем в последние годы. Весь этот период, четверть века, у нас крайне низкие затраты на ГРР в соотношении с ВВП, особенно если сравнивать с другими сырьевыми странами – Канадой, Австралией, Китаем. Если минеральное сырье – базис экономики, а на него расходуется в несколько раз меньше, чем у конкурентов, то нам будет очень сложно их догнать.

– Вы начали с того, что нынешняя ситуация трагична. В чем ее трагичность?

– Сырьевая страна должна постоянно вкладывать средства в поддержание сырьевой базы. Тот задел, который существовал до распада СССР, исчерпан. Мы говорили о том, что многие эксплуатируемые, а также резервные разведанные месторождения были планово убыточными, но они, конечно, не составляли большинство объектов. За 25 лет произошла селекция: месторождения с низким качеством руд как лежали, так и лежат, но те объекты, где качество руд было пригодно для рентабельного производства – все подобрали, и многие из них уже отработаны. Наибольшее количество таких новых рудников построил «Казахмыс» – более десятка. «Казцинк» достиг больших объемов добычи на Малеевском месторождении, разведанном в СССР и введенном в масштабную эксплуатацию уже в период независимости. Васильковское месторождение, разведанное в 1980-х, обеспечило рекордный прирост добычи золота в стране в течение последних лет.

Но все эти запасы когда-то закончатся. Особенно, если слабо инвестируют в геологоразведку и государство, и горнодобывающие компании. Наши компании вообще были не приучены вкладывать в разведку, и понадобилось лет 15, чтобы они осознали важность таких инвестиций. Когда в правительстве поняли, насколько сложна ситуация, начали давить на недропользователей, а те в ответ на это давление стали указывать в качестве затрат на разведку все что угодно: к примеру, промразведку, которая сопровождает добычу и никак не решает задачу прироста запасов. То есть те данные о затратах на ГРР, которыми мы оперируем сейчас, – не совсем то, что дает прирост запасов. В результате мы приходим к ситуации, когда завтра опять нужно бросать моногорода.

– Любимый спорт журналистов и политиков – искать виноватых. В этой ситуации кто виноват? Или виноваты и все, и никто отдельно, как у нас часто бывает?

– Виновато, конечно, государство, потому что в силу некомпетентности многих управленцев, слабого понимания серьезности вопроса эта проблема не была вовремя поставлена. Поэтому решения, которые должны были приниматься в начале девяностых, были приняты лишь в 2011 году, когда наконец достучались до президента, и он сказал, что нужно возродить геологическую отрасль и государство должно расходовать фиксированную часть от налогов недропользователей на ГРР. Но в девяностых все настолько завязли в политических вопросах, что об этом не подумали, а лихо рубили сук, на котором сидела вся экономика страны.

Отраслевая политика должна была быть правильно сформулирована в самом начале – все теперь это признают, но списывают на переходный период. Но что было бы, если бы ситуация с нефтяной отраслью, горнодобывающей промышленностью и производством зерна оказалась хуже? Закрывать страну нужно было бы. Благодаря инерции мы выжили, но время было упущено безвозвратно, и нынешнее отставание компенсировать можно только большими усилиями, потребуется и длительное время. Догонять всегда сложнее, а тут ведь все проблемы цепляются одна за другую.

Интеллектуальный гэп

– Например, кадровая проблема. С профессионалами сегодня очень плохо во всех секторах экономики. Насколько плохо в геологической отрасли?

– Одна из главных проблем – утрачена преемственность поколений. Мне есть с чем сравнивать, когда я учился и вступал в профессию, была мощнейшая система подготовки и конкуренция молодых специалистов, пришедших на производство. И повсеместно осуществлялось реальное наставничество. Не важно, Советский Союз это или рыночная экономика, но когда выпускаются тысячи геологов, твоих ровесников, к тому же тебе в затылок дышат молодые поколения специалистов, это совсем другой уровень конкуренции. Лучшей мотивации к самообразованию, повышению квалификации нет. В девяностых эта конкуренция исчезла враз. Геологи стали никому не нужны, из профессии ушло, наверное, девять десятых специалистов. Но потом мы дожили до того, что специалистов с большим опытом можно было, образно говоря, сосчитать по пальцам одной руки. Эти люди теперь стоят очень больших денег. Персонально нам это, конечно, интересно, но с точки зрения отрасли произошла катастрофа. В нашей компании я один из поколения 60 плюс, следующему за мной по старшинству геологу 34 года. Слава богу, что и такие есть, ведь геологов даже сейчас, когда спрос на специальность возрастает, катастрофически мало. Следующее поколение – нынешние выпускники вузов, попавшие под бакалавриат, который я считаю ножом в спину отрасли. Именно этому поколению предстоит компенсировать отставание, а они, в основной массе, мало что умеют. Как в прошлом, так и сейчас, чем больше ВУЗ интегрирован в производство, тем больше надежды и на качество обучения, и на перспективы выпускника пойти работать по специальности, особенно учитывая тот сокращенный курс, который они проходят, уже не получая инженерного образования.

Мы в GeoMineProject тоже стараемся интегрировать студентов-геологов: организуем им практику, курируем курсовые и дипломные проекты. Систематически мы интервьюируем выпускников вузов – картина удручающая, полезный выход не более пяти процентов, пригодных для работы на низовых позициях геолога.

От воображаемого к реальному

– Какие стандарты учета минерально-сырьевой базы независимый Казахстан унаследовал от советской геологии? Что такое стандарт ГКЗ и как он формировался?

– Формировался он через Госплан, как и все остальное. Все отправные точки старого стандарта исходили из стабильности экономических показателей. На основе этого и был создан государственный баланс полезных ископаемых с теми характеристиками, которые были пригодны до 1991 года. По этому стандарту промышленные кондиции, разработанные в 1950-60‑х, можно было безболезненно использовать для подсчета запасов и в 1980-м, и в 1991-м. Но в 1992-м уже нельзя, условия изменились.

– Проясним: тот баланс, которым сейчас располагают казахстанские власти, выполнен по стандартам ГКЗ?

– Да.

– То есть правительство имеет представление о минерально-сырьевой базе страны в соответствии с теми методиками учета, которые безвозвратно устарели еще в 1992-м?

– Верно.

– Какова реакция инвесторов, которым показывают такие балансы?

– Смотря что им предлагают. Раньше в государственном балансе присутствовали резервные разведанные объекты, пригодные для рентабельной добычи, сегодня таких практически не осталось. В первую очередь инвесторы обращали внимание на месторождения с более богатыми рудами. Инвестор ведь планирует «на глобусе»: он оценивает, куда ему вложить деньги, он выбирает объекты на карте мира, а не на карте страны. Когда Усть-Каменогорский титано-магниевый комбинат отрезали от источников сырья, мы искали титан-циркониевые месторождения. Удалось привлечь внимание инвесторов, но возникли вот какие сложности: месторождение было очень интересно с точки зрения содержания металла в руде, но нельзя было предсказать, как предлагаемая технология поведет себя, когда начнется промышленная добыча. Поэтому те же инвесторы в конечном итоге выбрали активы на Мадагаскаре и на побережье Австралии.

– В чем принципиальное отличие международных стандартов семейства CRIRSCO от стандарта ГКЗ?

– Тем, что актуализация характеристик запасов происходит регулярно. По стандарту ГКЗ нет требований, что это нужно делать с определенной частотой. По стандартам CRIRSCO предполагаются, как минимум, ежегодные актуализации ресурсов и запасов. Действующая сейчас процедура предполагает почти годовой период актуализации: три месяца рассчитываются промышленные кондиции, три месяца они рассматриваются и утверждаются, затем нужно пересчитать по ним запасы. Но за этот год конъюнктурная и ценовая ситуация по видам сырья может кардинально измениться, и, получив эти данные, недропользователь не знает, что с ними делать, в связи с тем, что они вполне могут оказаться опять не соответствующими рынку.

– Проиллюстрируйте на конкретном примере разницу в оценке по ГКЗ и CRIRSCO.

– В частности наши железорудные активы особенно сильно пострадали в ходе последнего кризиса: это как потенциальные объекты освоения, так и действующие. В связи с двукратным падением цен недропользователи вынуждены были резко сократить производство на действующих предприятиях, а юниоры, которые предполагали осваивать новые объекты, просто замерли. Хотя по балансам у нас все по-прежнему прекрасно.

– Насколько серьезно повредило инвестпривлекательности горнодобывающей промышленности то, что стандарты CRIRSCO не внедрили 15-20 лет назад?

– Это трудно оценить, но я думаю, что повредило ощутимо. Если мы посмотрим на страны, горно-металлургический комплекс которых в 1980-х находился примерно на одном уровне с нашим, они сегодня продвинулись значительно дальше. Как инвесторы, так и зарубежные специалисты, которых часто привлекают инвесторы для оценки наших объектов, хотят, чтобы с ними разговаривали на понятном им языке и демонстрировали товар – недра, это тоже товар – в том виде, который им понятен. Когда серьезным мировым игрокам начинают рассказывать, что у нас вся таблица Менделеева, это на них не производит такого же впечатления, как на нас самих. Любой профессиональный геолог понимает, что таблица Менделеева в рудах есть, а вот технологий извлечения нет. Либо такая технология существует в науке, но между наукой и промышленностью лежит во многих случаях непреодолимая пропасть.

Не конвертировать!

– С чем связано, что переход на стандарты CRIRSCO в Казахстане до сих пор не состоялся? Ведь уже разработан национальный стандарт, входящий в семейство CRIRSCO кодекс – KAZRC.

– Он не может состояться до принятия нового кодекса «О недрах и недропользовании». В большинстве крупных компаний, особенно в тех, что представлены на международных фондовых площадках, на протяжении многих лет этот стандарт использовался, но параллельно: внутри страны они отчитываются по стандарту ГКЗ, а в Лондон отправляли отчет, соответствующий международным требованиям. Это же и явилось стимулом распространить международные стандарты на всю страну. В целом столь длительный период внедрения этих стандартов вызван непониманием многих чиновников, ответственных за геологию.

– Сейчас мы переходим на KazRC, и начинается самое страшное, что может приключиться: конвертация данных о ресурсах и запасах из старых отчетов в новые.

– Автоматической конвертации не может быть, хотя, впрочем, кто-то может захотеть так сделать. Я считаю, что никакой конвертации делать нельзя, но по мере потребностей, когда появляется инвестор, необходимо будет производить оценку по новому стандарту.

Другой вопрос в том, что требования шаблона CRIRSCO постоянно ужесточаются, сейчас готовится новая редакция. И если сейчас под флагом повышения инвестпривлекательности организовать кампанию по конвертации данных обо всех казахстанских месторождениях, то многие объекты конвертацию не пройдут, потому что старые требования, по которым они были разведаны, не позволяют перевести данные в новые категории. Показательный пример – результаты и качество бурения. Требования международного стандарта к погрешности результатов бурения значительно выше, чем то, что требовалось во времена СССР. И эти старые данные попадут в ресурсы самой низкой степени достоверности. А чтобы перевести их в запасы, необходимо провести бурение более высокого качества.

– Насколько активно нам надо двигаться, чтобы догнать страны, давно внедрившие CRIRSCO? Сможем ли мы это сделать в обозримом будущем?

– Это вопрос многих лет работы. Поисковый задел очень сильно отстал. Мы сейчас пытаемся переоценивать то, что уже было исследовано, но без всей технологической цепочки, которая работает на постоянной основе, – съемка, поиски, разведка. Без ее запуска ничего не произойдет, никакими даже самыми современными методами этот процесс ускорить невозможно. А процесс у нас многостадийный, требуется много времени на осмысление результатов.

Объясню на примере. Открываете любой отчет по месторождению и читаете: начало работ датируется тридцатыми годами прошлого века. Тогда что-то обнаружили, но недостаточно интересное, поэтому оставили до лучших времен, забыли. Вернулись через 20 лет, у кого-то возникла идея, что та геологическая модель, которую предлагали раньше, была неверной. Вернулись на месторождение с новой идеей – получилось, объект стал привлекательным для освоения.

Иллюстрирует это история с месторождением Нурказган, где были какие-то старые разработки, и геологи 30-40 лет считали его небольшим золоторудным проявлением, которое называли Самарским. К его переинтерпретации геологи подходили пять раз. А потом решили подбурить, потому что показалось, что там есть что-то похожее на медно-порфировую структуру. В итоге выяснилось, что золотокварцевые жилы – это выжимки из рудного тела, залегающего на глубине крупного золото-медно-порфирового объекта, промышленное оруденение начиналось с глубины 200 метров. А, например, на восточном участке Нурказгана богатые руды локализуются в интервале глубин от 900 до 1500 метров. С момента обнаружения проявлений до начала разработки прошло лет 70, понадобилось как минимум пять-шесть заходов на его изучение. И какие объекты ни возьми, их история примерно похожа на эту: в Жезказгане, Рудном Алтае – везде одинаково. Современные геологи пришли на старые копи еще чудских старателей, чудские выработки на всей территории бывшего СССР – по-прежнему один из основных признаков возможного месторождения.

Будущее: глубже 500

– После смены руководства комитета геологии и недропользования Министерства по инвестициям и развитию РК у геологов, судя по их откликам, появилась робкая надежда, что ситуация в отрасли поменяется к лучшему. Как вы оцениваете роль регулятора?

– Регулятор – ключевой элемент системы, от него зависит развитие отрасли. Чтобы она действительно начала догонять конкурентов из других стран, регулятору необходимо радикально изменить свою политику. Должна быть выстроена программа развития на много десятилетий вперед. Всем хочется, чтобы результат был после двух-трех лет работы. Но в таком виде деятельности, как наш, так не бывает. Последняя переоценка прогнозных ресурсов прошла в 2002–2004 годах, в общем-то недавно, она показала, что поисковый потенциал ресурсов находится на уровне 50-70 процентов от балансовых запасов – это большой потенциал. Однако прогнозные ресурсы увеличиваются пропорционально проведению поисковых работ, поэтому этот процесс происходит непрерывно.

И это мы все еще оцениваем рудный потенциал на той части территории страны, где небольшой чехол рыхлых отложений, у нас нет представления о том, что есть в недрах там, где его мощность высока – от 200 до 500 метров. Конечно, доступность этих руд меньше, карьерный способ разработки неприемлем из-за большой глубины, породы неустойчивые, поэтому горнякам предстоит отработать технологию освоения таких месторождений. Но у нас есть опыт скважинной добычи урана методом подземного выщелачивания. Почему «Казатомпром» применяет подземное выщелачивание? Потому что другими методами уран там просто не взять. Сегодня в мире есть опыт по подземному выщелачиванию меди – это завтрашний день технологий.

Металлогеническая обстановка Казахстана такова, что недра чрезвычайно насыщены рудным веществом. На огромной части территории добыча идет с уровня 200-800 метров, при этом у нас очень слабое понимание о том, что находится глубже. И когда мы говорим, что у нас в балансе 100 процентов, плюс 70 процентов даем поисковый потенциал – это мы еще не считаем глубокозалегающие месторождения.

– Однако, чтобы реализовать этот потенциал, нужны крупные инвестиции, которых в отрасли по-прежнему мало.

– Инвестиции и технологии. Ведь геологоразведка на больших глубинах требует новых методов. Мировая горно-геологическая отрасль развивается, и то, что еще вчера не рассматривалось как реалистичное, завтра становится основным методом. Это космо- и аэрометоды исследований, и широчайшее внедрение геоинформационных технологий. Важнейшей задачей является перевод в цифровой формат всей накопленной исторической геологической информации при обязательном условии ее полного рассекречивания, без чего эффективное ее использование и переинтерпретация просто невозможна.

По материалам http://expertonline.kz/a14841/

При использовании информации ссылка на информационно-аналитический портал недропользования Казахстана (www.infonedra.kz) обязательна